|
В 1996 году удостоена Нобелевской премии по литературе «за поэзию, которая с предельной точностью описывает исторические и биологические явления в контексте человеческой реальности». Предагаю вниманию читателей небольшую подборку стихов Виславы Шимборской в моем перводе.
Вислава Шимборска
БУФФОНАДА Нас
любовь сперва покинет, лицедей
и лицедейка, Фарс
короткий и куплеты, Ты
смешон неотразимо А
меня всерьез заботят Мы
опять встречаться будем, Будто
самых настоящих И
поклонимся печально Они
будут жить прекрасно, А
мы будем все такие,
НАТЮРМОРТ С ВОЗДУШНЫМ ШАРИКОМ Вместо
возврата к событиям прошедшей жизни Хочу,
чтобы вернулись в окна и двери зонтики, Булавки,
гребень тот и этот, Ключик,
где бы ты ни был, Спадет
облако опыта, Часики,
поднимитесь со дна реки, И
найдется еще воздушный шарик, Выпорхни
из окна,
ДВЕ ОБЕЗЬЯНЫ БРЕЙГЕЛЯ Так выглядит мой сон на аттестат зрелости: сидят в окне две обезьяны, скованные цепью, за окном простирается небо и плещется море.
Я сдаю экзамен по истории человечества. Заикаюсь и что-то бубню.
Обезьяна, смотрящая на меня, с иронией слушает, другая вроде бы дремлет - но когда в ответ на вопрос зависает молчание, она подсказывает мне тихим лязгом цепи.
ВОКЗАЛ Не приезд мой в пункт N свершился пунктуально.
Ты был предупрежден Не высланным письмом.
И успел не явиться В условленное время.
Поезд прибыл на третий перрон. Вышло много народа.
Уходило в толпе на выход отсутствие моей особы.
Несколько женщин помешали мне поспешить.
К одной из них подбежал кто-то мне незнакомый, но она его сразу узнала.
Они обменялись не нашим поцелуем, во время которого, пропал не мой чемодан.
Вокзал в городе N. успешно сдал экзамен по объективной реальности.
Все осталось на своих местах. Детали двигались по надлежащим рельсам.
Состоялось даже условленное свидание.
Но за горизонтом нашего присутствия.
В утраченном раю правдоподобия.
Где-то там. Где-то там, Как звенят эти слова.
КОРОТКАЯ ЖИЗНЬ НАШИХ ПРЕДКОВ Немногие доживали до сорока. Старость была привилегией камней и деревьев. Детство длилось не дольше щенячества волков. Нужно было спешить, чтобы успеть пожить, Прежде чем зайдет солнце, прежде чем упадет первый снег.
Тринадцатилетние матери детей, четырехлетние искатели птичьих гнезд в камышах, двадцатилетний распорядитель на охоте – их уже нет, словно и не было. Концы бесконечности срастаются быстро. Они жевали ведьмины заклинания еще всеми зубами молодости. Под надзором отца мужал сын. Под приглядом деда рождался внук.
А впрочем, они не считали своих лет. Считали сети, горшки, шалаши, топоры. Время такое щедрое, как звезды на небе, протягивало к ним почти пустые ладони, и быстро убирало их, как будто жалело чего-то. Еще шаг, еще два вокруг сверкающей реки, что из темноты выплывает и в темноте исчезает.
Ни минуты не терялось даром, Ничто, из того что планировалось, не откладывалось на потом. Мудрость не могла дожидаться седых волос. Она должна была видеть ясно, прежде чем прояснится, и всякий голос слышать, прежде чем он прозвучит.
Добро и зло – знали о них мало, но все: когда зло торжествует, добро затаивается. Когда добро объявляется, зло отсиживается в укрытии. И то, и другое неистребимо, их невозможно отдалить туда, откуда нельзя вернуться, потому что, если радость - то с оттенком тревоги, если отчаяние – то не без тихой надежды. Жизнь, даже если она долга, всегда будет короткой. Слишком короткой, чтобы к этому что-то добавить.
ЯБЛОНЬКА В садике райском, под яблонькой дивной, что словно снегом засыпана цветом,
зло и добро неизвестно которой, что подтверждает ветвей колыханье,
под той, что никто никогда не присвоит, обремененной предчувствием плода,
под безразличной к веку и месту, к краю, к планете и цели движенья,
под не родной мне и чуждой настолько, что не утешит меня, не потешит,
под безразличной к тому, что случится, под терпеливо дрожащей листами,
под нереальной, что вроде приснилась, или приснилось мне все остальное, слишком уж ясно и слишком понятно –
тут и остаться, домой не вернуться. Узники только хотят возвращенья.
ПЫТКИ Ничего не изменилось. Тело подвластно боли, но должно питаться, дышать воздухом и спать, на нем тонкая кожа, а под нею кровь, оно имеет запас зубов и ногтей, его кости хрупки, суставы растяжимы. Во время пыток это все учитывается.
Ничего не изменилось. Тело дрожит, как дрожало перед основанием Рима и после него, в двадцатом веке до и после Христа, пытки остались такими, как были только меньше стала земля и все происходит как бы за стеной.
Ничего не изменилось Стало лишь больше людей, наряду со старыми обвинениями появились новые, реальные, надуманные, сиюминутные и пустые, но крик, которым тело на них отвечает, был, есть и будет криком невинности, по вечным меркам и реестрам. Ничего не изменилось. Может только манеры, церемонии, танцы. Движение рук, заслоняющих голову осталось, однако, все тем же. Тело извивается, корчится и вырывается, сбитое с ног падает, сгибает колени, синеет и пухнет, истекает слюной и кровоточит.
Ничего не изменилось. Кроме стремления рек мимо лесов, побережий, пустынь и ледников. Среди этих пейзажей мечется душа, исчезает, появляется, приближается и отдаляется, сама себе чужая, неуловимая то уверенная, то неуверенная в своем существовании, в то время, когда тело всегда есть, есть и есть и никуда не денется.
КОНЕЦ И НАЧАЛО После каждой войны кто-то должен прибраться. Ведь порядок какой-то сам собой не наступит.
Кто-то должен завалы на обочины сбросить, где проедут повозки, везущие трупы.
Кто-то должен копаться в хламе и пепле, в пружинах диванов, осколках стеклянных и кровавых лохмотьях.
Кто-то должен слегу отыскать, чтобы подпереть стену, окно остеклить и подвесить двери на петли.
Это все не фотогенично нужны годы на это. Но все камеры отбыли на другую войну.
Нужно заново строить мосты и вокзалы. Рукава будут в клочьях от тяжелой работы.
Может кто-то с метлой еще вспомнит, как было. И в ответ кивнет кто-то неоторванной головой. Но уже совсем рядом начинают крутиться те, кому это скучно.
Кто-то будто случайно Из кустов извлекает ржавый пук аргументов и на кучу отбросов кладет.
Те, что знали, о чем была речь, должны уступить место тем, что знают мало и меньше чем мало, вообще-то совсем ничего.
А в траве, что скрывает причины и следствия лежать кто-то должен с травинкой во рту и на тучи глазеть.
|