Никто Свету Караваеву в церковь за руку не тянул – сама пришла. Отец у нее был убежденный атеист и коммунист до мозга костей. До того, как рухнула советская власть, он работал инструктором в райкоме партии. После катастрофы, так он называл перестройку, он, в отличие, от своих коллег, не стал приспосабливаться к новым обстоятельствам, не пошел работать в коммерческие структуры, куда его звали товарищи, а ушел на пенсию. Целыми днями он сидел у телевизора, смотрел новости по всем каналам, и на чем свет стоит, клял американцев, которые были виноваты во всех несчастьях своего бедного и доверчивого народа.

Мать, может, и догадывалась, что кто-то кроме американцев, всем, что происходит, управляет, но никогда бы не осмелилась высказывать свои взгляды. А Света была как мать, ну может быть немного как отец, когда дело касалось происков империалистов.

Больше всего, однако, она боялась экзамена по математике. Не то, чтобы она была дура набитая, девушка просто цепенела при виде математических знаков, они были для нее, как китайская грамота – сколько ни зубри значения иероглифа, у него всегда найдется еще одно, неведомое толкование. Вот уже много ночей ей снился один и тот же сон: вот она достает билет, а там все написано китайскими иероглифами, как в инструкции соковыжималки. Она пытается что-то объяснить учительнице, но та ставит двойку и говорит: «Ты, Караваева, в своем репертуаре».

Подруга посоветовала ей сходить в церковь – хуже не будет, а на всякий случай заручиться поддержкой высших сил не мешает. Вот она и решилась, повязала платочек, как ее научила подруга и вошла под своды храма.

Церковь была новая типовая, каких в 90-е годы построили тысячи по всей стране. Раньше верующие из поселка ходили молиться за пять километров в Ельцово, а теперь обрели свой храм и своего священника, и не какого-нибудь замшелого начетчика, а молодого и прогрессивного.

Батюшка стестнялся своего возраста, прыщей и жирных волос, и изо-всех сил старался казаться строже.

Он как увидел Свету, сразу понял, что девушка впервые в церкви, осадил, зашикавших было старух, и спросил ее: 

- Крещеная?

Батюшка имел квартиру в Москве, где жил с матушкой и тремя дочерьми – Аграфеной, Евросиньей и Прасковьей, но на краю поселка у него была дачка, где он проводил большую часть времени за изготовлением миниатютных рождественских вертепов. Фигурки Богородицы, Иосифа и животных были из хлеба, а младенец в яслях - из чистого сахара. Композиция помещалась в сосуде и, чтобы ее там соорудить требовалось много терпения и сноровки. Эту технику он освоил еще в детстве, когда занимался в модельном кружке.

В этом домике он наставлял на путь истинный свою новую прихожанку Светлану, которая постестнялась ходить в воскресную школу вместе с первоклашками.

К катехизису она оказалась куда способнее, нежели к математике. Через неделю она уже вполне профессионально могла перекреститься, прочитать «Отце наш», и знала, что такое семь смертных грехов. Когда батюшка впервые завалил ее на кушетку, она пыталась одернуть задранную юбку и все повторяла:

На, что батюшка отвечал:

Когда Светлана объявила ему, что беременна, он плакал, рвал на себе волосы и говорил, что бес попутал, но аборт делать запретил. К Успению на свет появился ребенок – румяная полная девочка, которую назвали Феклой.

Деда чуть кондрашка не хватила, когда Света принесла ему внучку. Он давно уже был как не живой, не знал ничего кроме политической ситуации и знать не хотел, только сидел у телевизора и переключал каналы, все искал подтверждения своей теории всемирного заговора против России под руководством американцев, и радовался только тогда, когда находил. Рождение внучки да еще от неведомого отца на некоторое время выбило его из привычной колеи, но он быстро успокоился, подыскав этому явлению идеологическое обоснование – проклятые американцы и тут успели навредить – подорвали устои нравственности своими фильмами, развратили молодежь. После чего он вернулся к своему телевизору и забыл обо всем на свете кроме политики. Рождение второй внучки – Малании, прошло для него почти незаметно. Зато отец девочки рвал на себе волосы пуще прежнего, и клял на чем свет стоит беса, который все время норовит его попутать. А Света его успокаивала по-матерински поглаживая по спине: «Не расстраивайся, милый, ты здесь не причем – все это гады американцы. Их идеология через фильмы, через музыку отравила наш разум и мы сами не знаем что делаем. Батюшка в принципе согласился. 

Третьего ребенка батюшка признавать не хотел. Он обвинил Свету в распутстве, и прекратил с ней всякие отношения. Она не возмутилась и даже не удивилась - что взять с бедного священника, когда вокруг происходит такое… Девочку, по своему выбору Света назвала Кларой, написала гуашью транспарант «Янки, убирайтесь вон со святой русской земли!» и присоединилась к студентам, которые пикетировали американское посольство в знак солидарности с братским сербским народом.

Здесь она впервые в жизни увидела американца, не киношного, а живого, по имени Пол Биленко.